Гришка Шпора, отрок болярина опального, на них с кулаками бросился – насилу сдержали, и вовремя. Как обычно, Стенька Сивопляс первым дым костра унюхал, да ещё сказал, что на вертеле оленья туша жарится. Салин-Индер сразу сказал, что нужно подождать, и нельзя в становище входить, пока люди не принесут жертву Хой-Маллаю, но Гришка не пожелал сухарями перебиваться, пока какому-то дедушке йоксов целый олень достанется. Он зарычал, аки зверь, и потребовал, чтобы все немедленно пошли в становище и поучаствовали в трапезе, хотя нас к ней никто и не звал.

Надо было нам сразу по темечку его стукнуть, успокоить на время, но кто ж знал, чем дело кончится. Никого не слушая, он прямо сквозь кусты стал на запах ломиться, будто неделю голодал, и за ним следом ещё четверо двинулись – Иван Тягло, Семён Типун, Егорка Пугач и Матвей Коростель – все бывшие стрельцы, за непорядок от войска отставленные. Когда совсем стемнело, двинулись мы по их следам, благо чащобу они за собой изрядно проредили.

Вскорости увидели мы большой костёр и тут же страху натерпелись – чуть обратно не побежали, потому как дым над ним поднимался и по дымной дороге в ночное небо убегал олень, сам светится, из под копыт искры летят, а за ним следом пять теней плетутся, чернее ночи. Однако соборным людям не пристало страху своему потворствовать, тем паче что без подмоги от инородцев нам всё равно ни острога не поставить, ни камней пограничных.

Когда мы поближе подошли, никто из местных не удивился, как будто давно нас поджидали, и было их, не считая баб и мальцов, с полсотни. Шаман их главный, Унай-Такан, нас, честь по чести, к костру пригласил, подали нам печёной оленины, правда, без соли, и пошла у нас беседа. Я ему через толмача нашего начал рассказывать, мол, соборное воинство к ним с миром пришло, чтобы от хуннов оборонить, а следом за нами торговцы придут – собольи шкурки на ножи, ружья и мёды хмельные выменивать. Только шаман слушал вполуха, а сам всё то на звёзды в небе поглядывал, то на ладони свои, как будто там всё написано и про то, что было, и про то, что будет. А как закончил я говорить, сказал он такую речь, если, конечно, Ефимка Ломоть его слова не переврал: теперь вас не выгнать, раз уж пришли, и зла от вас великого не будет, хотя и добра тоже никакого. Так что вроде не против стал Унай-Такан, чтобы мы на их угодьях поселились. Тут-то меня и кольнуло – уже, почитай, час с лишним сидим, а наших пятерых удальцов, что впереди всех ломились, не видать. А ведь следы-то их прямо на становище вели. Спросил я о них шамана, а тот и ответил, что они погнали оленя на небесные луга Хой-Маллая и, наверное, там надолго останутся, потому как путь туда-сюда неблизкий, а может, и вообще не вернутся, потому как Хакк, чёрная душа, может их и не пустить. Хакк, как я понял, – это у них что-то вроде беса, которого они винят во всех невзгодах своих. Можно было, конечно, навалиться всей силой, инородцев повязать, да и допросить с пристрастием, что они на самом деле с людишками нашими сделали, но воевода настрого приказал: лучше сами умрите, а с дикарями ссор не затевать. Пришлось смириться с пропажей, тем боле йоксы вроде бы даже обрадовались, что мы пришли и желаем поселиться поблизости. Шаман предложил моим людишкам девок местных в жёны брать, когда острог поставим и избы срубим. У них, говорит, лишних много – девать некуда. Девки тут, Аннушка, справные, только мне до них интереса нет, потому как в бане они не моются. У них тут и бань-то нет, так что, прежде чем острог ставить, баньку срубим, а то и сами завшивеем.

Три дня мы у инородцев отдыхали, а на четвёртый пошли далее. За семь дён ещё полтораста вёрст протопали и вышли к реке, пошире Итиля, а за ней уж и хуннские горы виднелись, такие громадные, что ни взобраться на них, ни обойти. По правде говоря, не верилось, что дойдём.

Всё бы хорошо, только позапрошлой ночью мне сон наяву снился. Ведь знаю, что не сплю, а всё равно вижу: бродят вокруг меня и Гришка Шпора, и Иван Тягло, и Семён Типун, и Егорка Пугач, и Матвей Коростель, лица у всех чёрные, только зенки блестят, а Гришка надо мной наклонился и давай мне в ухо шептать: мы, мол, сгинули, и вы тут все передохнете, потому что Хакк до всех когда-нибудь доберётся. Я уж подниматься начал и за саблей потянулся, только они сразу же ушли сквозь землю, хохоча в пять глоток так, что земля тряслась.

Страшно здесь, но уйти нам никак нельзя. Может, когда народу нашего, соборного, здесь больше будет, страхи-то и пройдут, а теперь жалею я, что не взяли мы того попика, из Беловодской обители, который с нами просился, да уж больно худосочным он мне показался, дунь – упадёт.

А сегодня среди дня явился мне сам Хой-Маллай, йокский дедушка. Не я один его видел – Стенька Сивопляс и Миколка Косой тоже побожились, что при них спустилось на землю облако, а из него старик вышел, ну вылитый шаман, только старше лет на триста, трубкой дымит, на наши постройки посматривает, лопочет что-то по-своему и в землю серебряные молнии втыкает. Мне потом Стенька поведал, что йокский дедушка злых духов отгонял, так и говорил, дескать, сгиньте отсюда отродья Хакка, здесь теперь место жилое. Миколка Косой потом копнул в одном месте, куда Хой-Маллай молнию воткнул, и нашёл там самородок серебра, только я не велел ему брать его Хакку на радость, потому как самородок какой-то странный был – тёплый, как будто возле печи лежал, а не земле мёрзлой.

Сегодня отправляю двух людишек с докладом к воеводе, а заодно и тебе, Аннушка, решил отписать. Только ты это письмо никому не показывай, только деткам нашим, когда вырастут. А ежели всё у нас хорошо сложится и смогу я вас всех сюда забрать, то им тоже читать его ни к чему.

Глава 7

– Я что – виноват, если у вас семьдесят семь пятниц на неделе?! – доктор Сапа клокотал, как чайник, находящийся на грани полного выкипания. – Мало того, что я работаю, как вол, в вашей поганой конторе, так меня в самую страду от дела отрывают ради каких-то заморочек! Я вам что – справочное бюро? Вон – гадалок, божьих одуванчиков, понабрали, их и стройте.

– По-моему, вы не совсем верно оцениваете ситуацию, – попыталась Дина урезонить его, но попытка потерпела немедленный провал.

– Не хочу ничего оценивать! Я не в ломбарде служу. У меня своя работа, и если у вас есть претензии по существу, давайте – гоните меня в шею! Думаете, если вы меня пригрели, я должен быть по гроб жизни благодарен? Только не надо мне доказывать, что вы держите меня при себе по доброте душевной. Я вам нужен, а то давно бы выставили или того хуже… Только не думайте, что мне пойти некуда – в Карфагене кафедру предлагали, в Альби приглашают лекции читать, мои книги на шестнадцать языков переведены.

Свою востребованность за пределами Соборного Отечества доктор нисколько не преувеличивал, но он не мог не понимать, что слишком много знает, и его даже на загородный пикник не выпустят без трёх охранников и пяти шпиков. В своё время у него были большие проблемы по части политической и мировоззренческой благонадёжности, а в приходе, к которому он был приписан, не раз поднимался вопрос о лишении его гражданства. Когда положение стало критическим, доктора взяла под крыло Тайная Канцелярия – кто-то сообразил, что такими специалистами разбрасываться нельзя. С благонадёжностью у него, кстати, лучше не стало, но теперь его крамольные речи мог слышать только ограниченный круг сотни раз проверенных сотрудников, и таким образом его социальная опасность была сведена к минимуму.