Из дневника Алексея Монахова.

«4 февраля 1978 г. Ну, вот я и в Москве — уже целые две недели, и только сейчас неимоверным усилием заставил себя открыть дневник. Как и раньше — никакой бумаги, заветная пятидюймовая дискета, на которую я каждый раз переношу текст, после чего тщательно удаляю из памяти компьютера все следы набранного текста. А как иначе? Непроста ты, доля попаданца…

Но — к делу. Мы прилетели с Куру не через Европу, а прямым рейсом, на стратоплане — новый вид суборбитального транспорта, не так давно запущенный в коммерческую эксплуатацию оборотистыми французами. Это тоже один из экономических „выхлопов“ Проекта „Великое Кольцо“ — их постепенно становится всё больше, и бывшие гиганты мирового ВПК вроде „Локхид-Мартин“, „Дженерал Электрик“ и „Марсель Дассо“ уже выстраиваются в очередь за технологиями, чтобы внедрять их в обиход сугубо мирной жизни планеты.

Стратопланы же в буквальном смысле квинтэссенция подобных новинок: средних размеров реактивный самолёт, вмещающий полсотни пассажиров и небольшой запас топлива, разгоняется, как в древних, ещё сороковых годов, фантастических фильмах, по наклонной эстакаде, на конце которой закреплен бублик орбитального „батута“ — и, словно нитка сквозь игольное ушко, проскакивает сквозь „горизонт событий“. Материализуется он в верхних слоях атмосферы, почти в космосе, на высоте около семидесяти километров — и тут же начинает снижение, заходя на посадку. Финиш-точка такого рейса рассчитана так, что до ВПП оставалось не более двухсот километров по прямой; затраты на перелёт сводятся к скромному расходу топлива и совсем не скромному — электроэнергии для срабатывания „батута“, Сам же стратоплан гораздо дешевле, что в разработке, что в постройке не то, что „Конкорда“, но даже и обыкновенного дальнемагистрального джета вроде „Боинг-707“ — а потому в ближайшие годы по всему миру ожидается взрывной рост числа предназначенных для них „батутодромов“. Пока же „стратосферные“ маршруты связали всего пять точек на карте: мыс Канаверал, космодром Куру, Байконур, парижский Ле-Бурже, недавно переоборудованный под „батутодром“, и, конечно подмосковный Королёв. Туда мы и прибыли всего через полчаса после того, как заняли места в стратоплане.

Не стану вдаваться в подробности и пересказывать, как меня встречали — мама, дедуля с Бабулей, Бритти, Скрипачка Мира, которая по-прежнему живёт в нашем подъезде на пятом этаже. Скажу только, что домой, в московскую квартиру, я попал только спустя двое суток после возвращения. Выйдя из стратоплана мы с Юлькой кинулись в ЦУП, где нас уже ждали, и я закидал отца тысячей вопросов. Не только его, впрочем — вскорости к беседе присоединился и дражайший наш Евгений Петрович, он же И.О.О. (ждал ведь заранее, наверняка ждал!) и разнообразные сведения посыпались на нас с Юлькой, как из рога изобилия.

Для начала — „Резолюшн“ скоро отправится к „Лагранжу“, причём в беспилотном режиме. Вернее сказать, не к самой станции „Лагранж“, а в систему Сатурна, где она сейчас предположительно находится. На борту корабля спешно монтируют новый ретрансляционный комплекс, питаемый от сверхкомпактного ядерного реактора — если людям с „Лагранжа“ удастся установить с ним связь, радиообмен с Землёй будет постоянным и устойчивым — с учётом, разумеется, неизбежной задержки, от тридцати пяти до пятидесяти минут на прохождение радиоволн.

И… если эту связь к тому моменту ещё будет, кому устанавливать. Что происходит на „Лагранже“, сколько там осталось живых, как обстоят дела с припасами, с жизнеобеспечением, с энергией — вот далеко не полный список того, о чём сейчас приходится только гадать. Тот сеанс связи — короткий, почти случайный, настолько, что кое-кому он показался мороком, слуховой галлюцинацией смертельно уставших от постоянного вслушивания в эфир радистов — так и остался единственным. Именно поэтому „Резолюшн“ отправляется в этот полёт без людей; все три „тахионные торпеды“ будут израсходованы для того, чтобы добраться до системы Сатурна, а что же касается возвращения — то шанс на него имеется лишь в том случае, если получится запустить „Батут“ на „Лагранже“. И, судя по тому, что это до сих пор не сделано — шанс этот весьма и весьма призрачный. Доставить же туда новый „батут“ — скажем, прицепив его к „Резолюшну“ так же, как буксировали в своё время „Эндевором“ злополучный „звёздный обруч“ — это из области фантастики. Никто и никогда не пробовал проводить действующее, хоть и не активированное устройство, создающее „тахионное зеркало“ через другое такое же — зато у нас уже есть печальный опыт того, что случается, когда одна такая штуковина срабатывает поблизости от другой. Так что — нет, придётся искать другие решения, не столь радикальные.

К примеру, следующее: сейчас на верфи „Китти Хок“ срочно заканчивают постройкой второй корабль Класса „Тесла“. Он будет носить название „Фаренгейт“ и отправится — куда бы вы думали? Правильно, в засолнечную точку Лагранжа, где до сих пор висит в пространстве „звёздный обруч“ поглотивший станцию вместе с её обитателями. На борту, кроме компактного ядерного реактора, будет группа учёных, собирающихся исследовать „обруч“ — разумеется, с соблюдением всех мыслимых мер предосторожности. Чем чёрт не шутит — а может, удастся заставить инопланетный артефакт отправить к „Лагранжу“ что-нибудь полезное, вроде контейнера с припасами или автоматического корабля с новым реактором? А там, глядишь, и до спасательной экспедиции дело дойдёт, ведь „батут“ и всю сопутствующую аппаратуру можно переправить через обруч и в разобранном состоянии, не рискуя тем, что он спонтанно сработает в самый неподходящий момент.

И самое главное, конечно. То, о чём я только и думал, когда услышал в телефонной трубке отцовское: „Они нашлись! Они в системе Сатурна, живы!..“

„Заря“. „Планетолёт, тахионный, прыжковый, ядерный“ — эти слова не складываются в красивую аббревиатуру, но мы это как-нибудь переживём. Главное — это единственный из кораблей, способных прийти на помощь людям, заброшенным в такую невообразимую даль — и нашедших в себе силы, чтобы бороться за жизнь, верить, ждать. Обмануть этих ожиданий нельзя, потому что тогда… нельзя и всё. Точка. Дискуссия закрыта…»